Неточные совпадения
Анна Андреевна. После? Вот новости — после! Я не хочу после… Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал! Я тебе вспомню
это! А все
эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку; я сейчас». Вот тебе и сейчас! Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с
этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто тебе
делает гримасу, когда ты отвернешься.
Один из них, например, вот
этот, что имеет толстое лицо… не вспомню его фамилии, никак не может обойтись без того, чтобы, взошедши на кафедру, не
сделать гримасу, вот этак (
делает гримасу),и потом начнет рукою из-под галстука утюжить свою бороду.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ…
Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за
это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Ничего, ничего. Другое дело, если бы вы из
этого публичное что-нибудь
сделали, но ведь
это дело семейственное.
Сделал мошенник,
сделал — побей бог его и на том и на
этом свете!
Судья тоже, который только что был пред моим приходом, ездит только за зайцами, в присутственных местах держит собак и поведения, если признаться пред вами, — конечно, для пользы отечества я должен
это сделать, хотя он мне родня и приятель, — поведения самого предосудительного.
Городничий (в сторону).Славно завязал узелок! Врет, врет — и нигде не оборвется! А ведь какой невзрачный, низенький, кажется, ногтем бы придавил его. Ну, да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рассказать! (Вслух.)Справедливо изволили заметить. Что можно
сделать в глуши? Ведь вот хоть бы здесь: ночь не спишь, стараешься для отечества, не жалеешь ничего, а награда неизвестно еще когда будет. (Окидывает глазами комнату.)Кажется,
эта комната несколько сыра?
Городничий (
делая Бобчинскому укорительный знак, Хлестакову).Это-с ничего. Прошу покорнейше, пожалуйте! А слуге вашему я скажу, чтобы перенес чемодан. (Осипу.)Любезнейший, ты перенеси все ко мне, к городничему, — тебе всякий покажет. Прошу покорнейше! (Пропускает вперед Хлестакова и следует за ним, но, оборотившись, говорит с укоризной Бобчинскому.)Уж и вы! не нашли другого места упасть! И растянулся, как черт знает что такое. (Уходит; за ним Бобчинский.)
Г-жа Простакова (Правдину). И ведомо, батюшка. Да скажи ему,
сделай милость, какая
это наука-то, он ее и расскажет.
«Хитро
это они
сделали, — говорит летописец, — знали, что головы у них на плечах растут крепкие, — вот и предложили».
Они сами не понимали, что
делают, и даже не вопрошали друг друга, точно ли
это наяву происходит.
Когда человек и без законов имеет возможность
делать все, что угодно, то странно подозревать его в честолюбии за такое действие, которое не только не распространяет, но именно ограничивает
эту возможность.
Разговор
этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы
сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
— А ведь
это поди ты не ладно, бригадир,
делаешь, что с мужней женой уводом живешь! — говорили они ему, — да и не затем ты сюда от начальства прислан, чтоб мы, сироты, за твою дурость напасти терпели!
— То-то! уж ты
сделай милость, не издавай! Смотри, как за
это прохвосту-то (так называли они Беневоленского) досталось! Стало быть, коли опять за то же примешься, как бы и тебе и нам в ответ не попасть!
Тем не менее он все-таки
сделал слабую попытку дать отпор. Завязалась борьба; но предводитель вошел уже в ярость и не помнил себя. Глаза его сверкали, брюхо сладострастно ныло. Он задыхался, стонал, называл градоначальника душкой, милкой и другими несвойственными
этому сану именами; лизал его, нюхал и т. д. Наконец с неслыханным остервенением бросился предводитель на свою жертву, отрезал ножом ломоть головы и немедленно проглотил.
Это мнение тоже не весьма умное, но что же
делать, если никаких других мнений еще не выработалось?
— Только ты
это сделай! Да я тебя… и черепки-то твои поганые по ветру пущу! — задыхался Митька и в ярости полез уж было за вожжами на полати, но вдруг одумался, затрясся всем телом, повалился на лавку и заревел.
И
сделала при
этом такое движение, что Грустилов, наверное, поколебался бы, если б Пфейферша не поддержала его.
По принятому обыкновению, он
сделал рекомендательные визиты к городским властям и прочим знатным обоего пола особам и при
этом развил перед ними свою программу.
Не один дипломат открывал сим способом планы и замыслы неприятелей и через то
делал их непригодными; не один военачальник с помощью
этой же методы выигрывал сражения или своевременно обращался в бегство.
На другой день, проснувшись рано, стали отыскивать"языка".
Делали все
это серьезно, не моргнув. Привели какого-то еврея и хотели сначала повесить его, но потом вспомнили, что он совсем не для того требовался, и простили. Еврей, положив руку под стегно, [Стегно́ — бедро.] свидетельствовал, что надо идти сначала на слободу Навозную, а потом кружить по полю до тех пор, пока не явится урочище, называемое Дунькиным вра́гом. Оттуда же, миновав три повёртки, идти куда глаза глядят.
Как взглянули головотяпы на князя, так и обмерли. Сидит,
это, перед ними князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой. А вор-новотор,
сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
— Да, может быть… Что до меня, то я исполняю свой долг.
Это всё, что я могу
сделать.
— Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра?
Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его
сделать, — сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
— По делом за то, что всё
это было притворство, потому что
это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого человека? И вот вышло, что я причиной ссоры и что я
делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
— Напрасно
сделал. Мое писанье —
это в роде тех корзиночек из резьбы, которые мне продавала бывало Лиза Мерцалова из острогов. Она заведывала острогами в
этом обществе, — обратилась она к Левину. — И
эти несчастные
делали чудеса терпения.
— Оно в самом деле. За что мы едим, пьем, охотимся, ничего не
делаем, а он вечно, вечно в труде? — сказал Васенька Весловский, очевидно в первый раз в жизни ясно подумав об
этом и потому вполне искренно.
Содержание было то самое, как он ожидал, но форма была неожиданная и особенно неприятная ему. «Ани очень больна, доктор говорит, что может быть воспаление. Я одна теряю голову. Княжна Варвара не помощница, а помеха. Я ждала тебя третьего дня, вчера и теперь посылаю узнать, где ты и что ты? Я сама хотела ехать, но раздумала, зная, что
это будет тебе неприятно. Дай ответ какой-нибудь, чтоб я знала, что
делать».
— Откуда я? — отвечал он на вопрос жены посланника. — Что же
делать, надо признаться. Из Буфф. Кажется, в сотый раз, и всё с новым удовольствием. Прелесть! Я знаю, что
это стыдно; но в опере я сплю, а в Буффах до последней минуты досиживаю, и весело. Нынче…
Прежде (
это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался
сделать что-нибудь такое, что
сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об
этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
— Никак не
делаю, — отвечала Анна, краснея от
этих привязчивых вопросов.
—
Это одна из моих вернейших помощниц, — сказал Корсунский, кланяясь Анне Аркадьевне, которой он не видал еще. — Княжна помогает
сделать бал веселым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, — сказал он нагибаясь.
— С ее цветом лица одно спасенье… — отвечала Друбецкая. — Я удивляюсь, зачем они вечером
сделали свадьбу.
Это купечество…
— Я видела его. Он здесь; одна мать провожает его. Всё-таки
это — лучшее, что он мог
сделать.
Но он не
сделал ни того, ни другого, а продолжал жить, мыслить и чувствовать и даже в
это самое время женился и испытал много радостей и был счастлив, когда не думал о значении своей жизни.
Только когда в
этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он
сделал.
— Не говори
этого, Долли. Я ничего не
сделала и не могла
сделать. Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня. Что я
сделала и что могла
сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтобы простить…
— Да, как нести fardeau [груз] и
делать что-нибудь руками можно только тогда, когда fardeau увязано на спину, — а
это женитьба.
— Право, я не знаю, что в нем можно осуждать. Направления его я не знаю, но одно — он отличный малый, — отвечал Степан Аркадьич. — Я сейчас был у него, и, право, отличный малый. Мы позавтракали, и я его научил
делать, знаешь,
это питье, вино с апельсинами.
Это очень прохлаждает. И удивительно, что он не знал
этого. Ему очень понравилось. Нет, право, он славный малый.
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для
этой женщины
сделал всё, и она затоптала всё в грязь, которая ей свойственна. Я не злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то зло, которое она
сделала мне! — проговорил он со слезами злобы в голосе.
Он попытался смотреть на всё
это как на не имеющий значения пустой обычай, подобный обычаю делания визитов; но почувствовал, что и
этого он никак не мог
сделать.
Левин не был так счастлив: он ударил первого бекаса слишком близко и промахнулся; повел зa ним, когда он уже стал подниматься, но в
это время вылетел еще один из-под ног и развлек его, и он
сделал другой промах.
И хотя он тотчас же подумал о том, как бессмысленна его просьба о том, чтоб они не были убиты дубом, который уже упал теперь, он повторил ее, зная, что лучше
этой бессмысленной молитвы он ничего не может
сделать.
День скачек был очень занятой день для Алексея Александровича; но, с утра еще
сделав себе расписанье дня, он решил, что тотчас после раннего обеда он поедет на дачу к жене и оттуда на скачки, на которых будет весь Двор и на которых ему надо быть. К жене же он заедет потому, что он решил себе бывать у нее в неделю раз для приличия. Кроме того, в
этот день ему нужно было передать жене к пятнадцатому числу, по заведенному порядку, на расход деньги.
— Я больше тебя знаю свет, — сказала она. — Я знаю
этих людей, как Стива, как они смотрят на
это. Ты говоришь, что он с ней говорил об тебе.
Этого не было.
Эти люди
делают неверности, но свой домашний очаг и жена —
это для них святыня. Как-то у них
эти женщины остаются в презрении и не мешают семье. Они какую-то черту проводят непроходимую между семьей и
этим. Я
этого не понимаю, но
это так.
Дело сестричек (
это было филантропическое, религиозно-патриотическое учреждение) пошло было прекрасно, но с
этими господами ничего невозможно
сделать, — прибавила графиня Лидия Ивановна с насмешливою покорностью судьбе.
Надо было стараться только помочь больному месту перетерпеть, и он постарался
это сделать.
У него оставалась, как
это часто бывает, только внешняя способность памяти, указывающая, что вслед за чем решено
сделать.
— Он всё не хочет давать мне развода! Ну что же мне
делать? (Он был муж ее.) Я теперь хочу процесс начинать. Как вы мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите, я занята делами! Я хочу процесс, потому что состояние мне нужно мое. Вы понимаете ли
эту глупость, что я ему будто бы неверна, с презрением сказала она, — и от
этого он хочет пользоваться моим имением.